Во мне вскипает злоба, ярость и желание убить гребаного урода, но Кит накрывает мою руку своей и слегка сжимает.

Игорь прячет телефон в карман кожаной куртки, вешает шлем на руль, царственным жестом сгребает чехол, но тут же дергается, отбрасывает его, нюхает ладони и матерится.

С восторгом наблюдаю, как Игорь, растопырив пальцы, в отчаянии мечется по стоянке и воет. На это можно смотреть вечно!

– Упырь вляпался в дерьмо… – Смешок Кита обжигает мое ухо. – Ну как? Отлегло хоть немного?

Хохочу как больная, на глазах проступают слезы благодарности. Я бы удушила Кита в объятиях, но Игорь резко оборачивается и, набычившись, ковыляет в нашу сторону.

Быстро покидаем наблюдательный пункт и убегаем. Кит – веселый, свободный, беззаботный и абсолютно счастливый, тянет меня за собой по пустым, известным только ему переулкам.

Я словно попала в кино: играю роль подруги парня-индиго, рядом с которым отключаются закон всемирного тяготения, страхи и боль.

Но леденящая душу реальность настигает и перекрывает кислород.

Мы не в фильме, и людские законы сейчас не на его стороне.

Теперь Игорь знает, что я все слышала, и любыми способами заставит меня замолчать.

Нас ищут на каждом шагу. Киту грозит тюрьма.

Глава 39

На город опустилась ночь – вязкая тишина окутала подворотни, дома ослепли, люди, укрывшись одеялами, провалились в цветные сны. Иллюзию жизни поддерживают редкие автомобили, проносящиеся по шоссе, рябь листьев на кронах кленов и тополей, бродячие кошки у мусорных контейнеров и две наши долговязые тени, ползущие далеко впереди.

Мышцы одеревенели от усталости и напряжения, безнадега зудит и ноет под ребрами, мешая дышать.

– Ты слышал, что сказал гребаный урод. Мама не на нашей стороне. Мы можем попытаться связаться с ней или встретиться, но она вызовет полицию. Мы также можем отправить ей это видео, но рано или поздно они все равно нас найдут и подставят тебя… – Я судорожно всхлипываю, вцепившись в теплые пальцы Кита.

– Есть один вариант, – глухо отзывается он. – Мне все пофиг, и я бы не раздумывая им воспользовался. Но на видео не я, и для тебя такой вариант – не вариант.

Я знаю, о чем он. Мысль об этом точит мозг весь бешеный день, но собранная по крупицам решимость разбивается о непроходимую стену стыда. Кит говорит о своем канале, на котором не появлялся несколько месяцев. Но аудитория до сих пор оставляет комментарии, обожает его, ждет и не отписывается. Нужно попросить о помощи и обнародовать запись. И тогда у нас появится шанс быть услышанными.

– А что, если… Я сделаю это? – вырывается у меня, но я тут же затыкаюсь.

Быть изгоем больно. В школе превращали в ничто и за меньшие прегрешения, а в этом ролике жертву унижают, запугивают, лапают за голую грудь и пытаются изнасиловать.

– Тебе жить в этом городе, Ян. Наши жлобы тебя не пожалеют. Это станет только твоей борьбой, даже если я изловчусь и разобью всем умникам рожи…

Вонзаю ногти в ладонь и ускоряю шаг. Беспомощная серость без голоса, которой не верит даже собственная мама…

Поблизости раздается шарканье подошв и шипение рации, лучи фонариков выныривают из-за угла и жадно шарят по асфальту, темным окнам и кирпичной кладке. Навстречу нам выходят полицейские.

Кит быстро прячет руки в карманы.

Я застываю как истукан, яркий свет бьет по глазам, по спине течет холодный пот.

Один из сотрудников подносит фонарик к лицу Кита, второй, с пристрастием разглядывая нас, останавливается рядом с напарником.

– По ориентировке подходит, только портака на морде нет, – делится он соображениями. – Ну а этот – пацан. А пропала девчонка.

Второй, моложе и младше по званию, отводит луч в сторону и привязывается к Киту:

– Документы? Почему по ночам шастаете?

Кит беззаботно улыбается, хотя я чувствую кожей его напряжение и отчаяние.

– Да я брательника младшего от бабки домой веду. Барсетку не взял, думал, че ее брать-то…

Полицейские молчат и подозрительно прищуриваются, и тогда я включаюсь в игру – кашляю в кулак и сиплю:

– Ну пойдем уже, а то мать уроет… – И тяну Кита за рукав.

– Фамилия, адрес? Откуда идешь, куда? В рюкзаке что? – Дотошный полицейский достает блокнот и карандаш, и меня мутит от ужаса.

Кит открывает рот и без запинки называет улицу, номер дома и квартиры, имя, фамилию, отчество и дату рождения неизвестного мне мальчишки.

– Дядь, ну вы хоть по базе пробейте, или что там у вас. – Он пускает в ход актерское мастерство и разительно меняется: превращается в маменькиного сынка-задрота, которого не в меру опекает истеричная скандальная мамаша, знающая о своих правах столько, что никакому правозащитнику не снилось. – Мы идем домой вон в тот подъезд. Бабка нагрузила гостинцами. Мне восемнадцать. Что мы нарушаем?

Переглянувшись, полицейские расступаются, пропускают нас и неторопливо отваливают.

Кит тащит меня за угол, матерится себе под нос и прерывисто вздыхает.

– В последний момент вспомнил, что тут мой одногруппник живет! – Он трет затылок и поднимает на меня взгляд. – Надо валить из города, Ян. Иначе точно запалимся.

С трудом справляюсь с тошнотой и слабостью и снова слезно молю его о прощении, но Кит быстро приходит в норму – ободряюще хлопает меня по спине и указывает в темноту:

– Там станция. Электричка будет примерно через пятнадцать минут. Если втопим – сможем успеть, братан.

Обнявшись, мы четыре станции дремали под стук колес в старой, продуваемой всеми ветрами электричке, но суровая бабка, занявшая место в другом конце вагона, всю дорогу сражала нас тяжелыми взглядами.

Меня одолевала паранойя, но Кит шепотом пояснил:

– Она думает, что мы педики. Забей.

Потом мы смеялись и дурачились, шагая через поле к опушке, углубились в лес и набрели на небольшое озеро, отливающее серебром в густых черных зарослях.

Над ним стелился зловещий колдовской туман, но Кит, спустившись к кромке воды, обнаружил, что она теплая. Это было похоже на чудо: сбросив одежду, я осторожно прошла по песку, и вода нежно погладила замерзшие ноги, обхватила плечи, обволокла все тело и потянула в уютную глубину. Я плохо плаваю и предпочла побыстрее выбраться на сушу, а Кит доплыл до другого берега и вернулся.

Непроглядный мрак, на пару часов опустившийся на мир, рассеивается и бледнеет у горизонта, точки холодных огней исчезают в белесой мгле, в переплетении ветвей над головой просыпаются первые птицы. Нас окружают деревья, кусты и высокая трава, но в прогалах между стволами в невнятной предрассветной дымке виднеется тянущееся на многие километры поле.

Кит устанавливает палатку: вбивает в землю крепления, привязывает к ним углы и оттяжки, разворачивает навес, а я дрожу, сидя на туристическом коврике. Кеды, джинсы, толстовка и рубашка лежат на траве, но мокрое белье липнет к коже и вызывает озноб – купальника в рюкзаке Кита, естественно, не обнаружилось, но соблазн нырнуть в озеро был настолько велик, что я не подумала о последствиях.

– Готово, – зовет Кит, расстегивая молнию на входе. – Там еще один коврик и спальник. В качестве подушки используй рюкзак. А я… Здесь посижу.

Между нами снова витает напряжение, сбивающее пульс с ритма, заставляющее часто дышать и говорить хрипло и невпопад.

Я хотела бы, чтобы Кит лег рядом: одной слишком жутко и холодно, но просить его об этом не решаюсь. Смиренно залезаю в палатку, благодарю провидение за то, что еще не совсем рассвело, устраиваюсь под спальником и избавляюсь от мокрого белья. Но зубы все равно стучат – от надвигающегося будущего, от прошлого с его ужасами, оттого, что Кит сидит снаружи и, возможно, мерзнет так же, как и я.

Мы настолько сблизились за эти сутки, что стали чем-то целым, и мне кажется странным, что он сейчас не со мной.