Судорожно вздыхаю, до боли сжимаю поручень и проклинаю красные огни, регулирующие движение на перекрестках. Если гребаный урод доберется до Кита первым, случится непоправимое. А я не смогу жить на свете, если Игорь ему навредит.

В старых дворах Индустриального района царит тишина, пахнет прелой травой, сыростью и полынью, благоухают цветы в палисадниках, деревья мягкими лапами гладят шифер скатных крыш.

Я на миг замедляюсь под родным балконом и вижу девочку, стоящую в окне за шторой, красивого статного пилота, шагающего по тротуару с букетом и подарочными пакетами в руках, а еще – одинокого мальчишку, сидящего на ржавом ограждении у подъезда. Видение исчезает, я вновь остаюсь одна: почти взрослая, потерянная и выведенная из строя пережитым ужасом последних дней.

Срываюсь с места и спешу к соседним домам – за поросшим кустарником пустырем, через который по узкой тропинке мы с Зоей много лет ходили в школу, на отшибе возвышаются две десятиэтажные общаги: «муравейники», как называют их аборигены.

Раскрытые рамы качаются на ветру, выбитые окна местами заколочены фанерой, сушилки захламлены до потолков, кое-где видны следы пожаров, ступени крылец раскрошились от времени, а перила погнули и вырвали с корнями озлобленные жильцы.

На верхних этажах, несмотря на ранний час, горит свет, орет музыка и слышатся пьяные голоса.

Я топчусь у входа в подъезд, до крови ковыряю заусенцы и не представляю, как в этом хаосе разыскать Кита. Время, драгоценное время уходит. Возможно, гребаный урод уже пробил адрес и едет сюда.

Раздается визг пружины, и на крыльце появляется молодая женщина с двумя маленькими детьми. В отчаянии устремляюсь к ней и преграждаю путь.

– Скажите, где живет Никита Синицын? – кричу, и мамочка, шарахаясь в сторону, называет этаж и номер квартиры.

Благодарю ее и влетаю в воняющую аммиаком темноту. Лифты не работают – кнопки выжжены, а створки раскрыты, в их нутре черной пустотой зияют глубокие шахты.

На ощупь пробираюсь к лестнице, поднимаюсь к нужной секции, и зрение постепенно справляется с недостатком света. Я бегу по облезлым деревянным полам, то тут, то там заставленным ведрами, тазами, табуретками и коробками, спотыкаюсь и упираюсь в светло-голубую фанерную дверь.

Молюсь, чтобы Кит оказался дома, замахиваюсь и барабаню по ней кулаками.

Спустя несколько мучительно долгих секунд щелкает замок и в проеме возникает Кит. Я вижу его лицо – самое красивое в мире, бездонные глаза, серую толстовку с закатанными рукавами, – и от облегчения кружится голова.

– Яна? – Он озадаченно смотрит на меня, а мне кажется, что я все еще сплю.

Должно быть, я не выбралась из того кошмара и Кит всего лишь снится мне…

Истерика выплескивается наружу, я всхлипываю, и навернувшиеся слезы искажают его черты. Он быстро подается вперед и обнимает меня.

– Что случилось, Ян?!

Родной голос пробивается сквозь слои ваты, но я не могу вымолвить ни слова. Кит втаскивает меня в комнату, усаживает на жесткий диван, опускается на корточки напротив и кладет на мои заплаканные щеки теплые ладони.

– Посмотри на меня… – тихо просит он. – Все прошло. Все в норме. Сейчас я отпущу тебя, и ты мне все расскажешь, о᾿кей?

Опускаю и поднимаю опухшие веки, и Кит прячет руки в карманы толстовки.

Не зная, с чего начать безрадостный рассказ, озираюсь по сторонам – нас окружает запустение и нищета: старая истлевшая мебель, истертый палас, пятна на пожелтевших обоях, батареи грязных бутылок у стены.

– Да. Вот так я и живу… – беззаботно сообщает Кит и смотрит на меня в ожидании ответа. – Итак?

По сердцу будто проходятся наждачкой. Этот мальчишка мечтал о небе и высоте, но мой отец не успел ему помочь. Я нахожусь в той самой комнате – настоящей, реально существующей, – которую Кит не хотел бы никому показывать. В центре его слабости, бессилия и стыда. Но он не раздумывая впустил меня, и у него не осталось секретов. Значит, и я не должна ничего скрывать. Проглатываю болезненный ком и еле слышно умоляю:

– Кит. Прости меня… Я накосячила. Скажи, ты можешь прямо сейчас сорваться и сбежать куда-нибудь на пару дней? Я все тебе расскажу, но позже. Только давай побыстрее отсюда уйдем?

– Да хоть на край света! – Он встает, стирает слезу с моей щеки, вытаскивает из-за полированной боковины дивана свой верный, видавший виды рюкзак, укладывает в него пару вещей, скрученную палатку, коврики и спальник, достает из ящика стола файл с документами и прячет в боковой отдел. Берет меня за руку, выводит из комнаты, тянет за собой по узкому темному коридору, от души пинает разбитую дверь и по загаженным лестницам пробирается к чердаку. Налегает плечом на лист ржавого железа, под скрип петель подталкивает меня в спину и шагает следом. По глазам бьет яркая белизна неба: мы оказываемся на заваленной горами мусора крыше.

Кит бросает на пыльное покрытие рюкзак, садится на него, и я проделываю то же самое. Он невозмутим, но я считываю его тревогу, и она камнем ложится мне на сердце.

– Кит, ты сам говорил, что у каждого человека есть тайная комната, наполненная скелетами. – Крепко сжимаю телефон в прорезиненном чехле, и на корпусе остаются влажные следы. – Я тоже до поры не хотела никого в нее впускать, но ты был честен со мной… В общем, мой отчим… Не просто придурок. Он гребаный псих. Облагодетельствовал нас, поселил в своем доме и искренне считает, что мы должны перед ним пресмыкаться. Мама так и поступает, ее все устраивает, но я… Не могу. А непокорных и неугодных он попросту уничтожает: отбирает у них все и смешивает с дерьмом. Меня он тоже уничтожит, Кит. Потому что я не купилась на его подачки, с самого начала присматривалась к нему, и он мне не нравился. Мама не верит мне и слепо доверяет ему. Чтобы помешать ей совершить огромную ошибку, я стащила важные документы и спрятала… Я хотела нарыть на него компромат, чтобы мама увидела. Чтобы ушла от него наконец. И… Вот что из этого вышло…

Кладу телефон на колени, нахожу последнее видео и, ссутулившись, вглядываюсь в экран. Кит двигается ближе – ощущаю его дыхание у уха и тут же жалею о содеянном. Потому что кино, которое мы сейчас смотрим, похоже на дешевый треш для извращенцев, и главная героиня в нем – отвратительная жалкая уродина.

Испуганно кошусь на Кита – он следит за происходящим без всяких эмоций, но на щеках проступают пятна, а взгляд стекленеет.

Здоровенный холеный мачо угрожает уродине оружием, унижает, пугает и лапает, а та не может даже прикрыться – просто стоит и терпит. Она – никто, и ни на минуту не должна об этом забывать…

Внезапно внутренности скручиваются в узел, тошнота подкатывает к горлу, я не могу больше видеть свой позор – сую телефон в руку Кита, отползаю к горе мусора, и рвота фонтаном вырывается наружу.

Кит бросается ко мне и помогает подняться, но я не смею повернуться в его сторону. Вытираю рот, пытаюсь отдышаться, убираю с лица растрепанные волосы, вырываюсь и мечтаю провалиться в ад.

Он видел меня, тупую, беспомощную и раздетую, в лапах другого мужика… Он еще не знает, как я подставила его.

– Что за гребаный упырь… – стонет Кит, лупит кулаком по трубе вентиляционного выхода, побледнев от ярости. – Я ведь знал. Я ведь чувствовал. Я выслежу его и заставлю жрать дерьмо. И пусть меня потом посадят.

– Нет, Кит! – взвизгиваю я. – Ты слышал, что я сказала? Я сама виновата. Я просто серая масса без голоса, ходячее недоразумение… Поэтому все поступают со мной так. Только посмотри, какая я никчемная и уродливая, посмотри повнимательнее… – Я окончательно расклеиваюсь, мне плохо настолько, что невозможно вдохнуть, а вся испепеляющая душу ненависть вернулась бумерангом и набросилась на меня же. – Ты не знаешь главного, Кит. Он не блефует. Из-за меня он придет сюда, заберет документы и с помощью друзей из полиции подкинет тебе в карман наркоту. Мне некуда идти, Кит, потому что у него везде связи. Прости меня. Прости меня!

В висках пульсирует, запястья ноют, на них уже проступили фиолетовые синяки. Я смиренно ожидаю проклятий в свой адрес, но тело вдруг окружает спокойное тепло – ладони Кита ложатся на талию.